Журналист, генеральный директор радиостанции «Говорит Москва» о тенденциях развития украинских событий, «бандеровской сволочи», своих прошлых хипстерских взглядах.
Сергей Шаргунов:- Здравствуйте, друзья. С вами «Свободная Пресса», с вами Сергей Шаргунов. Сегодня у нас в гостях Владимир Константинович Мамонтов, журналист, генеральный директор радиостанции «Говорит Москва». Спасибо, что пришли.
Владимир Мамонтов: — Спасибо, что позвали.
СШ: — Сейчас общее внимание привлечено к тревожным событиям на Юго-Востоке Украины. Есть ли у вас прогноз, как все будет развиваться?
В.М.: — Я бы сказал, что прогнозировать здесь… Надо не столько прогнозировать, сколько делать то, что должно. Я бы так посмотрел. Я не исключаю очень тревожных и очень суровых испытаний, которые нас тут всех ждут, но Крым показал, как надо реагировать стране, руководителям и нам. Что в душе отзывается, когда ты правильно реагируешь, когда ты делаешь так, как вся жизнь тебя настроила, и как ты это чувствуешь. То же самое надо делать и с Востоком. Возможно, это опасно, возможно, это не все поймут, возможно, нам не облегчит жизнь. Но поступать как-то иначе, вилять, не понимать, что это русские там, твои братья, люди, которые на тебя рассчитывают, в каком-то смысле, мне кажется, было бы верхом неблагонадежности политической, человеческой. А вот эта надежность и благонадежность, она принимает иногда такие формы суровые, мужские, опасные. Ну, не надо этого бояться.
С.Ш.: — Видите, как характерно: сейчас в событиях на Юго-Востоке нет никаких вежливых «зеленых» людей. Местные жители сами все осуществляют, у них украинские паспорта. По вашему ощущению, вы неплохо знаете ситуацию там, каково отношение к событиям большинства, живущих на Востоке Украины?
В.М.: — Вы знаете, я даже немножко ошибался. Чуть-чуть. Мне казалось, это не будет так резко и сильно, отчетливо очерчено на Востоке, как в Крыму. Несколько человек, очень разных людей, журналистов и совсем уж, скажем так, простых людей с Украины, приехавшие в Москву, стали мне рассказывать, как там обстояли дела несколько дней назад, несколько недель назад, обрисовали картину ровно так: будет острое противостояние, мы не сдадимся, мы с Россией. Всегда как-то принято в Москве сомневаться, думать по этому поводу: так ли это уж там, может, все-таки они не так там это ярко, в конце концов, у них же нет под боком Черноморского флота, нет Севастополя, который всю жизнь сохранял статус русского города…
С.Ш.: — Города-героя.
В.М.: — Героя, да. Нет у них под боком Севастополя, зато есть пример Севастополя и того, как Россия вела себя в Севастополе и с Крымом. В связи с этим они настроены весьма решительно.
С.Ш.: — А можно ли говорить о возможной гражданской войне на Украине или все-таки речь идет о том, что абсолютное большинство граждан не намерено участвовать ни в каком конфликте, и в нынешней ситуации Киев пытается наскрести какое-то войско, пускай, потешное?
В.М.: — Понимаете, надо в этом вопросе быть крайне осторожным. Конечно, нам бы не хотелось никакой ни здесь, ни там, ни где бы то ни было гражданских войн и чего угодно. Это всегда горе, несчастья, страдания. Но я бы ничего в этой ситуации не исключал. Если действуют вооруженные люди, если принимаются решения о силовом выходе из этой ситуации, если люди, которые сами абсолютно противозаконно, беззаконно и насильно залезли, влезли во власть, теперь начинают принимать подобные же решения против тех, кто протестует против таких подходов. Ну, чего мы можем ожидать? Можем ожидать, в том числе и очень малоприятных событий. Но они уже там происходят. Пусть не в массовой форме, но противостояние достаточное, вполне решительное. Пока это драка, кого-то побили, пока это случайно, в единичных случаях какие-то жертвы, но по сравнению с мирным развитием событий — очень много, очень опасно. Не хотелось бы, конечно, никому желать на голову горя, но иногда за свои принципы, за свободу, за будущее приходится бороться любыми способами.
С.Ш.: — Что касается разделенности Украины, многие говорят, что в ближайшем будущем их может оказаться две. Как вы считаете, две-три, и вообще, можно ли говорить, что возникнет отдельное государство, допустим, под названием Новороссия?
В.М.: — Я не политолог, не историк, и тем более, не астролог, чтобы что-нибудь предсказывать. Я как журналист предпочел бы отслеживать какие-то тенденции, ловить, успевать отслеживать то, что нам жизнь преподнесет. С точки зрения, что нужно России, как мне кажется? Нужны ли России на месте Украины два-три каких-то слабых непонятных, не очень внятных государства, где будут раздор, мор, глад и НАТОвские базы? Нет, ничего нам этого не надо. Слушайте, в Советском Союзе, к опыту которого не грех иногда и обратиться, была вполне единая, сильная, мощная, сытая, теплая, певучая и замечательная Украина с прекрасной военной промышленностью, с Запорожьем, с Донецком. Которая только в 1956 году окончательно затолкала в леса, в известном смысле этого слова, всю «бандеровскую сволочь». Когда есть мощное магнитное поле, которое удерживает очень сложные организмы, а Украина сложный организм — и этнически, и социально, и экономически, как угодно многообразно — сложно. Когда есть это магнитное поле, которое это удерживает, вот тогда мы говорим о единой Украине. В каком-то смысле они все бояться, новая так называемая власть страшно боится федерализации. Правильно делает. Потому что настоящая федерализация, она же, в сущности, была на Украине в советские годы. Когда не было вот какой-то мощной единой Украины. С одной стороны была, а с другой стороны, внутри степень свободы, степень разноликости, разномастности, в том числе и культурных автономий, была очень высокой. Там ведь были сложные процессы, связанные, например, с проникновением и возрождением украинского языка, и мы знаем, как он жил и уживался с русским. Они же ведь действительно были на равных. Я очень люблю приводить этот пример, у меня есть приятель. Он русский, из Донецка, он блистательно владеет русским языком. Безусловно, просто потому, что он русский. Он блистательно владеет украинским языком, потому что учился в украинской школе, это был язык, который он учил. Он гордится этим, он до запятой, до каждой буквы «i» с точечкой сверху, знает, как это пишется, «Рі́дна мова». Вот это очень важный момент. Вот эта федерализация. Вот это была реальная федеральная в голове у человека.
С.Ш.: — Ну, двуязычие развивает.
В.М.: — Конечно, многоязычие еще больше развивает. Тот факт, что мы тогда не знали, что есть Западная Украина, и что она особая? Что, мы не знали, что с особой исторической судьбой? Мы что, не знали, кто такой Петлюра, мы не знали, кто такой Бандера, мы не знали, кто такой гетман такой-то, сякой-то и так далее? Да все мы это знали и понимали. И тем не менее, понимали различие, но еще раз хочу сказать, было и магнитное поле, которое все это стягивало. Пусть будут разные, пусть будут разные. Знаете, что больше всего всегда не любил я в Крыму? В последнее время приедешь, а там они быстренько меняли название на улицах, украинизировали. Какая-то поспешность, какая-то нелепая и немножко наивная поспешность этой украинизации:«Будынок Чехова на вулице такой-то».
С.Ш.: — Украинизировали фамилии.
В.М.: — Да. Зачем? Чего ты боишься? Зачем, почему ты это делаешь? Вот эта какая-то внутренняя трусость и внутреннее ощущение, что ты глубоко не прав по-настоящему, когда так отстаиваешь свою «отдельность». У тебя есть что отстоять, у тебя есть прекрасные поэты, свой прекрасный красивый язык, свои песни, свои герои, в конце концов. Почему ты так легко отдал, украинец, я имею в виду, почему украинец, ты так легко взял и отдал эту удивительную украинскую имперскость? Ну, подожди, а почему ты взял и сдал Разумовского, маршалов Победы родом с Украины? Половина наших руководителей советского периода были с Украины, а теперь говорит: «Да, нет, мы- маленькая Украина, это там Россия, мы тут у себя, мы тут отдельно!» А чего ты так сдаешь-то это все, тебе это надо? А почему ты это блистательное, прекрасное равенство взял и слил, сбагрил, просто растоптал, я бы так сказал, на эту глупую местечковость? Зачем ты это разменял по копейке? Я не понимаю их. Я сейчас это говорю, точно так же говорил моим оппонентам в Киеве задолго до всех событий. И никогда не получал внятного ответа, к сожалению. Национальные дела, взаимоотношения, когда они так развиваются, когда это магнитное поле ослабевает, они могут иногда до сложных и очень печальных, горестных событий довести.
С.Ш.: — А как вы думает, что будет с нынешней киевской властью? Способно ли она провести выборы? Мы видела только избиение Олега Царева кандидата в президенты, перед этими Добкина облили зеленкой, изваляли в пуху.
В.М.: — Нет. Она совершенно не способна.
С.Ш.: — То есть, это те, кто слетит с исторического паровоза и прямо под его колеса.
В.М.: — Слетят. Не знаю, куда уж они там попадут, но они, безусловно, не те люди, которые вырулят. Во-первых, не очень понятно, чем они, собственно, рулят. Корабля-то, как такового, нет. Можно, конечно, взять на одном большом корабле в одной каюте или где-нибудь на носу укрепить деревянный руль, штурвал, даже парус поставить и делать вид, что ты куда-то плывешь. Но вообще-то, исторически корабль несет Гольфстрим, а ты никуда не рулишь, на самом деле тебе только кажется, что ты рулишь. Мне кажется, что они — ребята мелкие. Вообще, масштаб руководителей на планете Земля упал, я бы сказал.
С.Ш.: — Это уже касается и Евросоюза, и НАТО.
В.М.: — Касается и Евросоюза, и кого хотите. Ну, на Украине, это уж совсем какая-то… Можно у вас такие слова говорить? Шелупонь. Это же «Свободная Пресса».
С.Ш.: — Можно. Это в рамках…
В.М.: — Вот шелупонь какая-то. Пусть, не обижаются. Понимаете, почему Янукович не шелупонь? Потому, что его выбрали.
С.Ш.: — Каким бы он ни был.
В.М.: — Каким бы он ни был. Его взяли и выбрали. Не большим преимуществом.
С.Ш.: — Ему оставалось полгода…
В.М.: — Конечно, он наделал делов, если по-русски говорить. Конечно, на Майдане значительная часть нормальных добрых украинцев бушевала и вопила как раз против достаточно нелепой и странной политики, воровской даже отчасти политики, жалкой политики Януковича. И все равно поставили олигархов губернаторами…Турчинов… Ну, кто более жалок, Янукович или Турчинов? И это чудовищное соревнование, которое мы видим у друзей наших в Киеве… Те, кто пришли, они как-то… Плюс эти люди, они ведь сами же никогда в жизни на
на этот бугорок власти не влезли бы. Они же влезли на горбу Тягнибока и довольно таких яростных и очень-очень жестких людей…
С.Ш.: — Хлопцев из сел, которые вооруженные стволами.
В.М.: — Со стволами, с чубами — «москаляков на гиляку». Временно они взяли вот этого, хвать, посадили себе на шею, затащили Яценюка и Яценюк думает, что он немножко ими поруководил, а дальше они теперь говорят: «Мы даем, Майдан 24 часа на то, чтобы Яценюк пошел и зачистил Восток» Я не знаю, это можно было бы назвать комедией, если бы завтра там, не дай Бог, не начались кровь и трупы и ужас. Тогда это можно было бы назвать политической комедией. Всякий раз, когда хочется посмеяться над этим, когда сначала воздвигли Майдан, потом дал 24 часа на то, чтобы они одумались, потом он послал их решить проблему, которую весь мир вряд ли решит сейчас. А они говорят – мы не очень понимаем, как это решить. Когда отдается приказ – теперь это делать армией. А армия говорит: а вообще это наши братья, мы туда, наверное, не пойдем. А ВДВшники украинские говорят – а мы туда… Или спецназовцы говорят: а мы тоже, вообще-то не хотим. А полиция говорит: а мы нейтральны. И это все — государство? Это — все страна? Несчастные люди, которые живут в этой стране! Несчастные те люди, они, наверное, думали, что несчастны при Януковиче, возможно, думали многие, что несчастны при Ющенко, при Кучме…Кто-то при Кравчуке и так далее. Так вот, оказалось, это было счастье! Так вот теперь глубина пропасти стала как-то яснее.
С.Ш.: — Владимир Константинович, Майдан парадоксальным образом пробудил «русскую весну». И сейчас…
В.М.: — Ну, что-то же должно быть хорошее в таком плохом деле, как Майдан.
С.Ш.: — Да. Притом, что Янукович, понятно, что Восток и Юг, русскоговорящие при отсутствии другого кандидата, были вынуждены делать на него ставку. Но при этом, как таковых лидеров — русских, пророссийских или отстаивающих права русскоговорящих, тех, кто настроен на союз с Россией, таких лидеров не оказалось. Россия все эти годы, по сути, десятилетия, вкладывала деньги в Украину, давала льготы, была готова давать миллиардные кредиты. Но, к сожалению, и в плане отстаивания языковой политики, и в плане выращивания лояльных и верных по отношению к России сил, которые бы опирались, конечно, на народную поддержку, практически ничего не было сделано. «Партия регионов» разбежалась при первых выстрелах. Есть здесь какой-то важный урок?
В.М.: — Есть громадный урок. Я просто хочу сказать, все это время в России были люди и силы, которые на это указывали, которые говорили, что вы делаете? Прекратите это! Ну, то есть, можно было и это делать. В конце концов, поддерживали и ценами и деньги вкачивали. И, поддерживали, в конце концов, не Януковича, так скажем, стабильность, народ, в конце концов, людей, которые сейчас бы должны были в своем семейном бюджете иметь оплату энергии такой, что у них оставалось еще на галушки, на сало, на рюмку горилки, да?
С.Ш.: — Ну, конечно.
В.М.: — Вот в чем была какая-то история. На самом-то деле, по большому счету, получилось, что мы таким образом кормили весьма враждебных украинскому народу людей. Во-первых, многие на этом заработали кучу денег и стали украинскими олигархами, которые, как они к народу относятся на Украине, это понятно, это для них это не народ.
С.Ш.: — Обращаясь к теме выводов, которые могли бы сделать руководители российского государства, я подошел бы как раз к внутрироссийской ситуации с медиа. По вашей оценке, что происходит, насколько эффективно и качественно наши средства массовой информации, не только электронные, конечно, и радиостанции, но и в интернете сайты, насколько они остро, точно освещают, происходящее на Украине и происходившее в Крыму?
В.М.: — Я бы сказал так, если исключить тех, кому вообще все, что связано с усилением России, все, что в России более или менее в плюс, все не нравится. Есть, в конце концов, и такие. Я бы подразделил остальных, кроме этих, которым все не так, на две категории. Есть взявшие сторону российскую. На самом деле, что скрывать, идет информационная война. И можно занять, собственно говоря, по мне можно занять две, более или менее вменяемые, ниши на этой войне: либо ты сохраняешь объективность изо всех сил, либо ты в окопе с Россией. А где еще? Ну, куда лезть? В какой-то другой окоп? Ну, не знаю, пусть кому хочется, пусть туда. Как минимум, сохраняй объективность. Или, вернее так, как максимум… Если ты чувствуешь себя участником этой информационной войны на стороне России, это тоже вполне возможная история. Ну, идет информационная война. Мне это не нравится. Я этого не люблю. Я так устроен, что мне, я всегда говорю и пишу везде, что когда идет информационная война, журналистика гибнет первой. Но я отдаю себе отчет, что так устроена поляна, так мир устроен. И вполне допускаю, что журналисты занимают здесь совершенно четкие, те или иные, политические позиции. Это тоже возможно. Для меня понятно, когда они на стороне России. Когда они не на стороне России, а на другой стороне, мне не понятно. С другой стороны… Те, кто изо всех сил, от всей души пытаются сохранить объективность, пишут глубоко, исследуют, а главное, бывают все там, видят, как это устроено по-настоящему, не только эту пропагандистскую картину. Конечно, я с уважением к этим… Я, когда референдум в Крыму был…
С.Ш.: — Да, я как раз хотел об этом поговорить.
В.М.: — Знаете, я просто взял и поехал туда. Ни от кого, даже не в командировку, просто взял и поехал. С моими коллегами, которые так же относятся к жизни, к журналистике и вообще к этим вещам. Просто поехали посмотреть. Потому что примерно было понятно, если слушать участников войны, то объективной картины мы не дождемся. Так оно и вышло. Потому что одни говорили, все результаты фальсифицированы, другие говорили: «Да нет…» А мы увидели реальную картину. А реальная картина была такая. Мы приезжаем в татарское село. Референдум… Значит, участок, хорошо оборудованный со списочками улиц, сидит комиссия, стоит охрана из сил самообороны, порядок — приходите. Два часа дня – 10 процентов. Мы говорим: «В составе комиссии есть крымский татарин? — Есть. — Мы говорим: — Дорогой, объясни нам, а что люди не идут? — Ну, договорились не ходить. – Почему? – Ну, мы еще сомневаемся. Там уже люди поговорили друг с другом и не придут. Я говорю: — Хорошо. А когда будут квоты в новый парламент Крыма, в который уже по национальной квоте им пообещали 20 процентов, в правительство. Когда будет крымско-татарский язык государственным, когда будут школы, когда будет, впервые вообще за долгие годы, вообще в истории, русский государственный язык, украинский, крымско-татарский язык… Когда нужно будет к бизнесу продвигаться, когда деловая часть будет развиваться, когда будут льготы, когда будут… И так далее. Тогда придут? Он смеется. Ха-ха-ха, тогда, наверное, придем. А сейчас мы не придем. – Почему? – Ну, старейшины поговорили, тут Меджлис, тут все поговорили. Пока мы не придем.» Это крымско-татарское село Пионерское. И — Ялта. Я встал рано, семь утра. Участок на улице Аптекарская. Люди идут, туда стройными рядами с детьми, с шариками люди тащатся на этот участок. Это Ялта, достаточно сдержанная. Это не легендарный Севастополь – город русских моряков. Севастополь дал вообще 90 процентов, наверное, а может быть и все там 100 процентов. Вот это реальная картина. Полное ощущение советской такой помеси. Вот как «Зарница», какой-то такой легкий военный трепет внутренний, утренний военный трепет такой в мужиках, которые как-то застоялись. Это им как-то надоело жить так, и вот у них сейчас такая возможность, так сказать, поднять флаг, выйти в море, я не знаю! Они рассказывали, как они топили старые суда, чтобы перекрыть, на всяких случай, выход остатков украинского флота, который на ходу еще, из бухты. «Мы же их положили аккуратненько, вот так три штучки положили! Мы же их поднимем потом, вытащим! Переплавим!» Вот эти ощущения, вот что надо, мне кажется, передавать.
С.Ш.: — Да, у меня огромное количество таких художественных впечатлений от Крыма. Вот эти любительские баррикады…
В.М.: — Абсолютно правильно.
С.Ш.: — Пляшущие беркутовцевы, получившие российские паспорта…
В.М.: — Конечно, конечно.
С.Ш.: — Женщина плачет: «Моя мама не дожила…»
В.М.: — «Моя мама не дожила…» О, это мне рассказывала то же самое: «Пойду к бабке на кладбище, скажу: год не дожила, год ты не дожила!» Слушайте, а эти очереди за паспортами, это же удивительно… Перекличка. «Триста восемьдесят шестой! – Как! Я триста восемьдесят шестой! – А ты приходил вчера утром отмечаться?! – Я не мог, я не приходил вчера утром отмечаться! – Мы тебя вычеркиваем!» Сейчас 160 тысяч уже там паспортов получили. Там очереди все там… Разве это можно…
С.Ш.: — Придумать.
В.М.: — Да. Это надо только описать. А что мы с вами прочитаем иногда в нашей прессе?
С.Ш.: — Что это все российское телевидение сочиняет!
В.М.: — Сочиняет.
С.Ш.: — Что это все происходит под дулами… Что никакого референдума не было…
В.М.: — Да, никакого референдума не было. Мне понравился один блогер, очень, на самом деле, либеральный. Он был на референдуме в Крыму и написал большую заметку, причем заметка очень занятная. Он говорит: «Вот там ошибка, вот там нельзя. На этом участке не было чего-то, была уран не квадратная, а кособокая, вот здесь не было еще чего-то. И вообще, так нельзя проводить выборы», — написал он. Потом абзац, в конце пишет: «А вообще, это все было искренне, правда, и я не могу этого не сказать. Так нельзя, но это произошло, это было от души» Я подумал, слава Господу, ну, молодец. Признал. Вот это внутри себя, не заточить сам себя, как затачивают карандаш, себя до такой степени, что ты даже этого не увидишь, или ты увидишь кособокую урну, или там недостаточно прозрачную, условно говоря. И ты скажешь: «Нет, это все сфальсифицировано, я этого не видел.» Вот этого нельзя. Хотелось бы видеть и то и другое. Ну и урна должна быть прозрачная, безусловно.С.Ш.: — Как обстоят дела на вашей радиостанции, перейду к этому.
В.М.: — Там все, по-моему, идет по плану.
С.Ш.: — Было не мало вопросов. Люди пишут о том, что слушают, знают о росте рейтингов. Вы не так давно перезапустились.
В.М.: — Есть у нас хорошее… У нас в этом смысле все в порядке. Что значит, мы перезапустились? Меня волею судеб генеральным директором-то назначили на радиостанцию, которая, фактически сохранилась. Было эта РСН. Сергей Леонидович Доренко оттуда был «депортирован», временно. Да. РСН сама по себе еще какое-то время существовала. Коллектив старого РСН, практически ни один человек, не ушел на новый РСН. Не перешел и ждал пока утрясется история с новым радио. «Говорит Москва», название, на мой взгляд, великое, замечательное и прекрасное, нам досталось просто от старой «третьей кнопки», которая переформатировалось. «Московское радио» переформатировалось в «Радио Москвы», а нам отдали это название. По-моему, гигантское название, прекрасное, сильное!
С.Ш.: — Ну, конечно! Сразу рокочущий голос Левитана.
В.М.: — Конечно, голос Левитана. Мы хотели вообще Левитана подписать сначала в позывных. Потом Сергей Доренко своим баритоном, не хуже Левитана, записал эти позывные, лозунги. Аудитория, вся эта история заключается в том, что когда есть лидер, когда есть коллектив, они сработались… И хватило ума у тех, кто инвестировал в радиостанцию. Это Михаил Сафарбекович Гуцериев – инвестор радиостанции. Хватило ума, такта и соображения, я не знаю как, все это взять и аккуратненько переместить. Там нужно было это сделать быстро. Доренко, конечно, эмоциональный человек, если бы это год тянулось бы, а он бы исчез из эфира, то, наверное, подзабыли бы его, поэтому нужно было сделать быстро. И моя задача была сделать это достаточно быстро. Нельзя сказать, что нам все прямо так благоволили. Нет. Пришлось нам вещать, вообще-то начинать вещание по-партизански, из крошечной студии, из резервной студии. Надо сказать Александру Яковлевичу Школьнику большое спасибо, который нас приютил, отдал нам резервную студию. Мы на голове друг у друга, эти ведущие, в крошечной студии, значит, в коридоре… И на втором этаже еще три стола выделенные, где за каждым по шесть человек. Но эта атмосфера, когда ты не в роскошной студии семь на восемь, миллионы вбахал, а теперь ты сядешь, и как начнешь вещать, и всем покажешь, а вот этот элемент партизанщины, он, по-моему, хорошо сработал. У нас было в тесноте, да не в обиде. А у нас сейчас, кстати говоря, уже и рейтинг, ну, так, чтобы без вранья, но некоторые радиостанции по пять лет, такие разговорные разгоняются до такого рейтинга. По крайне мере мы равны или даже чуть-чуть превосходим целый ряд радиостанций такого типа. Конечно, нам есть куда еще расти. Мы не лидеры на данную секунду. Мы не лидеры этой истории, но будем расти… Будем расти.
С.Ш.: — Вы очень давно в журналистике…
В.М.: — Всю жизнь… Всю жизнь…
С.Ш.: — Да. Мне хотелось спросить, вот ваши ощущения от новейшей истории, от политики, да и ваши взгляды, они как-то менялись со временем? Потому что вы наблюдали происходившее в 90-е годы, происходившее при сломе советской системы. Можно ли сказать, что вы что-то переоценивали, переосмысливали?
В.М.: — Да нет, ну, конечно, мы перекатились через сложные годы, перекатились от советской истории к постсоветской. Конечно, что-то там поменялось. И, безусловно, многие вещи, многое пришлось передумать, переоценить. Это, по-моему, вполне естественная такая вещь. Вы знаете, просто так уж сложилось, я вот иногда думаю, у меня, конечно, взгляды такого, скорее, понятное дело, консервативного толка. Я, скорее, государственник, чем либерал, консервативный слегка. Как Дима Муратов говорит: «Ну, что, охранитель! Ага! Как у тебя тут, как жизнь-то идет, охранитель?»
С.Ш.: — Пламенные реакционеры!
В.М.: — Да, пламенные реакционеры. Я говорю: «Ну, что революционер?» Вот так. Мы общаемся. Поскольку мы из «Комсомолки». В «Комсомольской правде» как-то умудрялись и те и другие быть, жить. Потом, правда, разошлись. Вот, я иногда думаю, придерживался ли я приблизительно тех либеральных и таких юношески хипстерских взглядов, которые наблюдаю сегодня у молодых? И я должен сказать: разумеется, да. И, наверное, это неизбежная такая история, и может быть и — хорошо. Не то, что вот специально сидишь – черт возьми, слушай, уже… А я еще не преодолел. Смотришь, как там на горизонте, надо преодолевать уже? Дело не в том. Но все равно, если ты будешь открыт, любознателен, если ты к жизни относишься вместе с возрастом, вместе с багажом знаний и так далее, то неизбежно придешь к этому постепенно, не торопясь. Главное — не закройся. Главное –не зашорься. Потому что я вижу, знаете, интересные такие седые дядечки, а все так же рассуждают как такие седые хипстеры…
С.Ш.: — Седые подростки.
В.М.: — Седые подростки. Ну, это бред какой-то. Хотя у каждого своя судьба, пусть такое будет. Но у меня так не получается. Еще у каждого жизнь по своему складывается. Я довольно долго работал в газете «Советская Россия» Сейчас эта газета, в общем, на крайне консервативных позициях, а когда-то была абсолютно прогрессивная. Во-первых, как тогда, так и сейчас, очень важное в ней было и остается – это вера в Россию. Это всегда была очень русская газета, всегда была вера в Россию, в силу и мощь русского интеллекта, русского народа,. А я-то, мальчик из далекого Владивостока, с длинными волосами, в очочках, абсолютно такой интеллигентный. Такой хипстер тех лет, такая курточка на мне была. И слушал я тогда, могу вам два десятка групп, которые я слушал, а вовсе не Надежду Кадышеву. И то, что ты погружаешься в атмосферу этой газеты именно, это сказывается, безусловно. Помню, как на собкоровском совещании однажды я произнес такую фразочку: «Как же так, у многих изданий, у некоторых, так они поспешают за перестройкой, прямо они вот впереди, а мы чуть сзади?» На что мудрые мои руководители говорят: «Ну, и ничего, пусть поспешают. У нас своя дорога. У нас свой путь.» Вот это умение тогда уже, вот дать слово, не выгнать с трибуны Бондырева, который один был такой умный, перед целым съездом он говорил: «Слушайте…
С.Ш.: — По-моему, с самолетом.
В.М.: — Самолет! Знаменитая аналогия с самолетом! Его же освистывали, изгоняли с трибуны. А что он говорил такого, что он не правильно говорил? Ведь истинную же правду говорил! И подтвердилось это тогда. И то, что…
С.Ш.: — Наш самолет не знает, где приземлится…
В.М.: — Конечно! Это знаменитая его аналогия. Самолеты, говорит, взлетают тогда, когда принимают решение взлетать, они знают, где сядут. А тут страну подняли, а куда приземляться? Сейчас на Майдане то же самое: «А, будем, давай!» Что давай, куда? Вот это очень важный момент, и тот факт, что были эти люди и круг этих идей и взглядов, он тоже не был для меня отсечен, как и либеральных взглядов. И я считал тогда…
С.Ш.: — То есть, вы были открыты к разным средам.
В.М.: — Я был в этом открыт, совершенно верно. Я очень доволен, что в общем меня формировала не одна какая-то стезя, не одна колея. Это очень важно. Сегодня очень сожалею, когда вижу, как многие ходят стаями. Многие ходят одной колеей. Хотя иногда читаю очень талантливых публицистов, например, либерального какого-то крыла. Знаете, всегда мне нравится, когда я вижу стереоскопичность какого-то взгляда. С другой стороны, — самостоятельность суждения. Вот недавно Захар Прилепин написал в Фейсбуке: Я не поддерживаю Макаревича, не поддерживаю немножко такие какие-то странные похождения по поводу поддержки украинского Майдана на бульварном кольце в России, в Москве. Но при этом я не хочу, (он там выступает против плаката, на котором, там, значит, перечислены все эти как национал-предатели и поставлены клейма, жирные черные клейма на головы этих людей) и это не надо.
С.Ш.: — Хотя у меня есть подозрение, что плакаты, сами же, близкие к этим кругам люди, установили.
В.М.: — Очень может быть.
С.Ш.: — Именно потому, что там были популярные звезды изображены. Не отдельные одиозные журналисты.
В.М.: — Это очень может быть. Если это тамошние, как говорится, из той песочницы сделали – плохо, если из нашей песочницы сделали – тоже плохо. Давайте этого не делать.
С.Ш.: — Ну, конечно. Взаимная нетерпимость, пресловутая охота на ведьм. Желание кого-то пригвоздить штампами…
В.М.: — Этого бы не захотелось.
С.Ш.: — Этого бы не хотелось. Ну, с другой стороны, может быть, уже в заключении нашего разговора, если говорить о самолете под названием сегодняшняя Россия, Российская Федерация…
В.М.: — Не Украина.
С.Ш.: — Наша страна.
В.М.: — «Самолет Украина» в тяжелом положении находится.
С.Ш.: — Да. Как вы помните, в свое время, во время бомбардировок Югославии Примаков, тогдашний премьер, развернул самолет и не полетел в Вашингтон. Сегодня в связи с Крымом и с Юго-Востоком Украины обостряются отношения России с Западом. Можно ли сказать, что наш самолет разворачивается, и куда он полетит?
В.М.: — Я бы сказал так, специально пойду и назло дяденьке или тетеньке, маме себе уши отморожу. Вот так поступать не надо. Но не буду скрывать: позиция самостоятельная, позиция защиты своих собственных подлинных интересов, вопреки даже достаточно серьезным мировым трендам, тенденциям, вызывает у меня уважение, и не вызывает боязни. Я, конечно, далек от наивной радости. Бог с ними, с американцами, и пусть санкции, и пусть будет то, и пусть будет се, ничего страшного! Мы тут сейчас!… Мир глобален, мир сложен. Радоваться нечему, но и бояться нечего. И страдать нечего. В конце концов, есть всякое подобное испытание, все, что нас не…
С.Ш.: — Не убивает, делает сильнее.
В.М.: — Делает сильнее. Мне кажется, что речь здесь может идти о том, что в каком-то смысле, свалившиеся на нас общемировые сложности, заставят нас многое переосмыслить. Вот вы спрашивали – Украина, то, как у нас с Украиной получилось, заставят нас переосмыслить наше отношение, наше внимание к «soft power»? Наверное, да. А это все, что с нами теперь происходит, заставит нас, не только Рогозина, но и нас с вами, больше подумать о нашем щите, о нашей армии?
С.Ш.: — О космических проектах.
В.М.: — О космических проектах. А разве это все не заставит нас подумать…
С.Ш.: — А производство, село?
В.М.: — Да, конечно. Ну, в конце концов…
С.Ш.: — Наука.
В.М.: — Завтра они говорят: а сейчас санкции… Подождите. Огурцы у нас из Индии. Индия не перекрывает нам поставку огурца, но всякое же может быть, в конце концов. Может быть, этот огурец, я понимаю, дорогой, но хотя бы половину из этих огурцов, может быть, мы будем опять выращивать.
С.Ш.: — Или картошку будем из Рязани, все-таки поставлять.
В.М.: — Может, из Рязани будем. Она будет дороже, но зато вокруг этой картошки у нас будет человек, который будет ее выращивать. Уже есть новые технологии… Их надо сюда… Не надо разрывать глобальные связи с миром. Но если вы, граждане… Мы, на самом деле, к Европе, к Западу в последние годы во главе с Путиным, что уж только ни делали, как уж мы только ни говорили им: заходите, от Лиссабона до Берингова пролива, дорогие. Ну, уж так получилось, у нас это есть. Мы вам нефть, газ, вы нам — технологии. Давайте конвергенция будет эта происходить. Давайте заходить друг к другу, давайте дружить. Я писал заметку и в грубоватой форме не озаглавил, а первая строчка у меня была там такая: «Мы к ним как люди, они нам хрен на блюде» Вот, ведь, действительно так. То ли они так бояться нас, то ли… Теперь, конечно, теперь есть Крым. Они с этим Крымом будут ходить долго. Ну, с другой стороны, что нам оставалось делать? Там что, не русские люди? И правильно, поступили абсолютно правильно! Может быть, не надо было доводить до этого.
С.Ш.: — Не было никакого дела все 23 года.
В.М.: — Конечно.
С.Ш.: — А это же не косовары.
В.М.: — Конечно. Крымчане реально сами пришли и присоединись к России. Это вливание, русская свежая кровь, тоже, наверное, хороша для нас, слегка обульваренных здесь.
Над программой работали: Сергей Шаргунов (главный редактор «СП», ведущий), Майя Мамедова (руководитель проекта «Открытая студия»), Елена Наумова (фото), Александр Фатеев (оператор-монтажер).
Справка
Владимир Константинович Мамонтов родился 21 декабря 1952 года во Владивостоке. Окончил факультет журналистики Дальневосточного государственного университета в 1975 году. Во владивостокской газете «Красное знамя» работал корреспондентом отдела науки, заведовал отделом культуры, затем был собственным корреспондентом газеты «Советская Россия» в Хабаровске. С 1 июля 1990 года — работа в газете «Комсомольская правда». Был заместителем редактора отдела пропаганды и военно-патриотического воспитания молодёжи, редактором отдела литературы и искусства, ответственным секретарём, а с 1994 года — шеф-редактором пятничного номера «Комсомольской правды». 7 мая 1998 года был назначен её главным редактором. В июне 2004 года Мамонтов вошёл в состав Общественного совета благотворительного фонда «Участие». 8 ноября 2005 года Мамонтов был назначен главным редактором газеты «Известия» С ноября 2009 года – президент редакции газеты «Известия».
Ныне Генеральный директор Фонда «Разумный Интернет» и радиостанции «Говорит Москва».
Источник: svpressa
